Я прочёл в старинной книге
Это чудное преданье.
Записал безвестный инок
Его людям в назиданье.
Жил разбойник-душегубец,
Атаман большой ватаги,
Силы страшной непомерной,
Образец лихой отваги.
Всё смелее становился
Атаман тот год от года,
Не давал чрез лес огромный
Ни проезда, ни прохода.
Не встречал никто пощады,
Кто бы той ни шёл дорогой,
Будь это купец богатый
Или странник нищ, убогий.
Свистом, хохотом и гиком,
Жаждой крови пламенея,
Расправлялся он злодейски
С каждой жертвой, не жалея.
А ограбив, принимались
За разгул и пированье,
И за вёрсты слышны были
Песни их и ликованья.
И творя молитву, путник
Прибавлял скорее шагу:
Знали злого атамана
И жестокость, и отвагу.
За годами мчатся годы.
Атаман всё свирепеет.
При одном его названьи
Даже храбрые бледнеют.
И на всех такого страху
Шайка эта уж нагнала,
Что никто не идёт, ни едет,
Грабить некого уж стало.
На совет сзывает шайку
Атаман лихой: «Ребята,
Погуляли мы отлично,
Жили весело, богато.
Хоть частенько рисковали
Под топор попасть иль плаху,
Но зато теперь такого
Всюду задали мы страху,
Что, кажись, лесная птица
Пролететь давно боится
Над той чащей, где дружина
Наша храбрая таится.
Вот почти уже полгода,
Как обшарили палаты
Мы боярские, что были
Так разубраны богато.
А с тех пор хоть бы копейка
Перепала нам шальная!
Потому, ребята, дума
У меня теперь такая:
Перейдём в другое место.
То-то славно погуляем!
Чем не жизнь в степях далёких,
Что за синим, за Дунаем?»
«Ладно, батька! – отвечает
Стройным хором вся дружина.
Только денег на дорогу нет у нас –
Вот в чём кручина!»
«Это горе мы поправим,
Недалёко ведь отсюда
Монастырь, а у монахов
Постоянно денег груда».
«На святую-то обитель
Мы дерзаем?» «Эх, вы, бабы! –
Атаман корит, - давно ли
Вы настолько стали слабы?
Монастырь! Какая крепость!
Испугались вы монахов,
Вы, которых не страшила
Никогда петля и плаха!»
Засмеялся ядовито:
«Не хотите ли в святые
Вы под старость записаться?
Поздно, други дорогие!»
«Не печальтесь – как отправим
В рай монахов, то, конечно,
Там они за нас молиться
Будут искренно и вечно.
Вам услугою отплатят
Те монахи за услугу.
Ну, живей, живей, ребята,
За кинжал и за кольчугу!»
На остроты атамана
Дружно все захохотали
И к походу на обитель
Собираться быстро стали.
Не пошёл один лишь только,
Говоря: «И так я грешен»,
И, в пример другим, сейчас же
Атаманом был повешен.
Речка тихо омывает
Берег сонною волною,
И на ней стоит обитель
С белокаменной стеною.
Звонкий колокол монахов,
Как и всю окрестность, будит.
Братья в храм идут, последней
Для них служба эта будет.
Тихий голос иерея,
Хора истовое пенье
Нарушает свист и грохот,
Крики злобы и глумленья.
Беспощадные злодеи,
Разъярённые, как звери,
В храм врываются толпою,
Выбивая окна, двери.
Вот в алтарь бегут и всюду,
Словно волкодавы, рыщут,
Денег спрашивают
С нетерпеньем всюду ищут.
«Эй, - кричат монахам бедным, -
Где у вас тут деньги скрыты?
Говорите живо, живо,
Или будете убиты».
«Братья, - иноки в ответ им, -
Что вы? Всё богатство наше
Лишь для совершенья службы –
Книги да святая Чаша».
«Лжёшь!», – за бороду сердито
Взяв отца-архимандрита
И грозя ему кинжалом,
Атаман кричит сердито.
«Говори, где спрятал деньги,
Говори, не запирайся!»
Но на грозный окрик старец
Отвечает: «Брат, покайся!»
«До Господнего терпенья
Не превзойдется вся мера.
Так тебя и стану слушать
Я, седого лицемера!
Отвечай скорей, где деньги?
Увернуться не старайся!»
Тот по-прежнему «Покайся!»
говорит, «Молю, покайся!».
«Так не скажешь! На ж, проклятый!»
И в порыве гнева диком
В сердце он архимандриту
Ткнул кинжал свой острый с криком.
«К бесу в когти, в пекло ада,
Колдун старый убирайся!»
И скончался тут же старец,
Ещё раз сказав: «Покайся!»
«Бей всех!» - в диком исступленьи
Атаман кричит, мгновенно
Обагрились пол и стены
Кровью иноков священной.
На другой день, где стояла
Эта бедная обитель,
Кучу мусора и пепла
Видел лишь окрестный житель.
Только с этого разбоя
Атаман переменился,
Мрачен стал он и задумчив.
Весь он словно опустился.
На устах его улыбки
Не видала уж дружина.
На лицо его лишь пала
Безотрадная кручина
Стали сниться атаману
Им погубленные души,
И предсмертное «покайся»
Непрестанно лезло в уши.
И куда б ни уходил он,
Всюду грозно и сурово
Слух его больной терзало
Роковое это слово.
В лес уйдет, где буйный ветер
Ветви гибкие колышет.
В шуме леса он «покайся»
С тайным ужасом всё слышит.
Выйдет на берег реки он,
Станет, тайной грусти полный.
И опять ему: «Покайся!» -
С тихим плеском шепчут волны.
Пред глазами реет образ
Всё того архимандрита.
Мука смертная во взоре,
Кровью мантия залита.
На устах всё то же слово,
Грустно-кроткое «покайся».
На минуту нет забвенья,
Ну, хоть в землю зарывайся!
Вот любовь жила какая
В сердце там, что перестало
Под ударом биться лёгким
Беззаконного кинжала.
Атаман порою шепчет,
Диким ужасом объятый:
«Погубил навек меня ты,
Злой колдун, колдун проклятый!»
И любовь та без границы
Не осталась без посева:
В сердце грешном заглушала
Злобы семя, семя гнева.
И болела в этом сердце
И тоски, и скорби рана.
Все разбойники давно уж
Разбрелись от атамана.
Одиноким он остался.
Лишь его в уединеньи
Навещали жизни прошлой
Безобразные виденья.
--------------------------------------------
В непроходной чаще леса,
От людского скрыта взора,
Находилась небольшая
Полутемная пещера.
В ней спасался некий старец,
Благочестием сиявший,
Трудный путь уединенья
С самой юности избравший.
Полон кроткою любовью
К людям бедным и гонимым,
Он для всех отцом являлся
И наставником любимым.
Ко всем равно относился
На пути их тяжком, крестном.
И врачуя словом души,
Он врачом был и телесным.
Кто к нему ни приходил бы,
Болен или страшно грешен,
От него шел ободренный,
И спокоен, и утешен.
И несли ему отвсюду
Все грехи свои и горе.
Раз весенним ясным утром
Атаман пришел к пещере.
Но на стук его пещера,
Как другим, не отворилась.
День стоит он перед нею,
Вот уж солнце закатилось.
Ночь прошла. На синем небе
Вновь зажглась заря рассвета.
Снова день, но из пещеры
Ни привета, ни ответа.
Слышно только, Божий старец
Держит правило там строго,
Славит он Отца и Сына,
и Святаго Духа – Бога.
Не отходит от пещеры
Атаман, молясь и каясь,
Освежаясь лишь росою
И кореньями питаясь.
«Отвори мне, отче, двери,
Что пред грешником закрыты, -
Молвит он, - и покаянье
Недостойного прими ты!»
Нет ответа из пещеры,
Двери плотные закрыты,
Хоть слезами атамана
Камни все кругом облиты.
Тридцать дней, не отступая,
Пролежал он у пещеры,
Ожидая: вот-вот стукнут
Под святой рукою двери,
Вот-вот выйдет Божий старец,
Полный крепкой благодати.
В тридцать первый день он слышит
Из пещеры голос: «Брате!
Встань! Грехов своих несешь ты
Бремя тяжкое без меры,
Не отчаивайся, брате,
Но исполнись Божьей веры!
Твердо веруй! Покаянье
Примет Бог с благоволеньем,
Коль в себе ты душу живу
Стяжешь истинным терпеньем.
Царство нудится Господне –
Тот его лишь получает,
Кто любовь, смиренье, веру
И терпенье прилагает.
Тридцать дней томил тебя я,
Твою искренность я мерил.
Если б, брат, ты перед Богом
Так надеялся и верил!
Но так как мое упорство
Превзошло твое усердье,
На тебя оно приклонит
И Господне милосердье».
Атаман поведал старцу,
С сокрушением, рыдая,
Все грехи свои, совета,
Как спасенья ожидая.
Старец с грешником на землю
Пал и плакал, и молился.
Наконец, с такою речью
К атаману обратился:
«С миром, брат, иди ты снова
В самый лес тот отдаленный,
Что служил тебе приютом
Прежней жизни беззаконной.
И скопай себе землянку,
Поселись в ней одиноко
И молись там денно-нощно
С верой чистой и глубокой.
Умолив за души эти,
Что погублены тобою,
Умолишь и за свою ты.
И ещё возьми с собою
Эту старую лампаду
И поставь перед иконой.
Масла влей, не зажигая
Сам лампады, а в день оный,
День, в который Сердцеведец
Ниспошлет тебе прощенье
И грехи твои на небе
Встретят полное забвенье,
Эта чудная лампада
Даст тебе прощенья знамя –
В ней, зажженное незримо,
Возсияет ярко пламя».
Десять лет уж пролетело,
Как с лампадой возвратился
Атаман в свой лес и кротко
В дикой чаще поселился.
День и ночь он на коленях
Пред иконою святою
Молит: «Господи, помилуй! –
С верою чистою, живою. –
Ниспосли мне мир Твой, Боже,
И грехов моих прощенье.
От руки моей погибшим
Даруй вечное спасенье!»
Он лежит, во прах повергнут,
Не дерзая бросить взгляда
В угол тот, где пред иконой
Чуть чернеется лампада.
«Твоего прощенья дай мне,
Милосердный Боже, знамя», -
Молит он порой. Напрасно –
Не блестит в лампаде пламя.
Вновь отчаяние в душу
Атаману заползает,
Но горячая молитва
Злого духа отгоняет.
Иль его одолевают
Безобразные виденья.
Манят дней былых забавы,
И пиры, и наслажденья.
Вновь горячая молитва
Побеждает силы ада.
Но ни разу за всё время
Не зажглась еще лампада.
Пролетает год за годом,
Два десятка лет минуло,
И в душе его заблудшей
Все прошедшее уснуло.
Он привык к уединенью
И к молитве постоянной.
Уж ничем не искушает
Старца демон окаянный.
И когда людей убитых
Старцу виделись виденья,
Он читал на бледных лицах
Не обиду, а прощенье.
И лицо архимандрита
Скорби уж не выражало,
А любовью братской, кроткой,
Всепрощающе дышало.
И на мантии след крови
Становился все тускнее,
А лицо у атамана
Становилось все светлее.
И с природой он сдружился,
Чуткой, нежною любовью
Звал к себе он все творенья,
Сердцем чистым – к славословью.
Без боязни даже звери
К старцу кроткому ласкались,
Если в чаще полутемной
С ним нечаянно встречались.
И к нему порой как гости
Ходят добрые соседи:
Белки, зайцы, даже волки
И лохматые медведи.
Средь природы в сердце старца
Пробуждается отрада,
Только нет ему прощенья –
Не горит еще лампада.
Три прошло десятилетья.
И давно уж понемногу
Проторили к келье старца
Люди грешные дорогу.
И к былому атаману,
Душегубцу и злодею,
Шел больной, шел лютый грешник,
Каждый с скорбию своею.
И служила старца вера
С поражающим терпеньем
Многим злым и грешным людям,
Самым лучшим поученьем.
Помогал радушно старец
Всем молитвой и советом.
Но до сей поры лампада
Не зажглася ярким светом.
На Страстной неделе как-то
Старец вышел из пещеры,
На воскресшую дорогу
Обратил с любовью взоры.
Ручейки, шумя, бежали
Из-под таявшего снега.
И была разлита всюду
Теплоты весенней нега.
Сев на камень придорожный,
Погрузился старец в думу,
С тихой радостью внимая
Треску льда и леса шуму.
В этих звуках прежде слышал
Он призывы к покаянью.
Ныне ж слышит радость жизни,
Весть святую, упованье.
Видит он: какой-то путник,
Бедный, слабый и убогий,
Чуть идет к его пещере
Вязкой мокрою дорогой.
Старец бросился навстречу
Бедняку. Тот еле-еле
Мог идти. И тяжко дышит…
Как держалась душа в теле?..
Старец ввел его пещеру.
Дал поесть ему, напиться,
Из мха сделал ему ложе,
Уложил и стал молиться.
Пролежал три дня тот путник,
Не сказав ещё ни слова,
Не-то злясь, не-то дивясь
На отшельника святого.
Наконец, спросил он старца:
«Отчего твоя лампада
Не горит перед иконой,
Как в святые дни бы надо?
Иль купить не постарался
Ты пред праздником елея?»
«Нет, - ответил с грустью старец, -
Добрых дел я не имею».
Рассказал он тут пришельцу
Жизнь свою и покаянье,
И в ответ на то услышал
Безутешное рыданье.
«Отче, грешник я великий.
Грешник я», - твердил он с плачем.
«Грешны все мы, - молвил старец, -
Перед Богом что мы значим?
Милосерден к нам Всевышний
Даже в самом сильном гневе!
Мытаря Он спас, блудницу
И разбойника на древе.
Разорвет грехов Он наших
Бесконечные страницы.
Нет Его долготерпенью
С милосердием границы!»
«Да, отец! С тобой так будет.
Веришь, вижу, ты без меры.
У меня же не найдется
Даже тени этой веры.
Лишь отчаянье гнездится
В сердце, нет уж мне спасенья».
И опять пытался старец
Найти брату утешенье.
С кроткой ласкою сердечной
Говорил ему всё то же.
Гость забудется – он молвит:
«О, помилуй его, Боже!»
К утру странник исповедал
Старцу грех безмерно лютый
И, сказав: «Молися, отче!»,
Отходить стал в ту минуту.
«Нет прощенья мне!»- воскликнул
И душа вмиг улетела.
Три дня старец оставался
С грустью новою у тела.
Трое суток непрестанно
Он молил о мёртвом брате:
«Пощади его, Источник
Безконечной благодати».
В третий день уж на закате
В почве таявшей, чрез силу
Он большим сучком древесным
Вырыл мертвому могилу.
С тихой искренней молитвой
«О прими в Свои селенья
Дух усопшего, Владыко!»
Предал тело погребенью.
Этот вечер был субботний.
«Завтра Светло Воскресенье, -
Старец думает, - и брату
Ниспошлет Господь прощенье!»
У пещеры сел, любуясь
Лесом, словно бы притихшим,
А в душе молясь о брате,
В жизни много согрешившем.
А в природе словно чудо
Будто тихо совершилось,
И в каком-то ожиданье
Все в ней тайно изменилось.
Старцу, жившему с природой,
Столько лет ему понятной,
Всё казалось что он слышит
Звуки в лесе ароматном.
Он услышал, как промчавшись
По верхушкам в тёмном лесе,
Шаловливый, теплый ветер
Зашептал: «Христос воскресе!»
То же самое шептали
И ручей в снегу, гремучий,
И веселый дождь весенний
Из промчавшейся вмиг тучи.
То же самое вещали
Дружным хором вереницы
Вперегонку пролетавшей
Перелетной разной птицы.
Видит старец вновь виденье:
Все убитые им встали
И ему: «Христос воскресе!»
Хором радостно сказали.
Видит он архимандрита –
На лице следа нет муки,
В белой ризе постирает
К старцу радостно он руки.
Вмиг вселилась к старцу в душу
Небывалая отрада.
Тихо он побрел в пещеру,
Где стоит его лампада.
Тишь и тьма в его пещере.
Хилый, скорбный, истомлённый,
Рухнул старец на колени
Перед тёмною иконой.
Преисполнилось в нём сердце
И любви, и состраданья!
Был готов для блага ближних
Он пойти бы на страданья.
Начал громко он молиться,
Речь рыданьем прерывая:
«О, Воскресший днесь из мертвых,
Нам отверзший двери рая,
Давший нам Святое Царство
Света правды, благодати,
Пред Тобою, припадая,
Я молюсь о бедном брате!
Пощади его Ты душу,
И любовью бесконечной
Все загладь его деянья
И прости его, Предвечный,
Если жертвы Ты восхочешь
Его ради оправданья,
Зачти все мои молитвы
И моё всё покаянье.
Я не умер, и начну я
покаяние хоть снова,
Но спаси его, нас ради,
Воплотившееся Слово!
Коль по правде Твоей, Боже,
Подлежит он наказанью,
На меня обрушь, молюся,
Все его грехи, страданья.
Обреки меня на муки,
Лишь его спаси от ада!»
Осиял вдруг свет пещеру,
И затеплилась лампада!
В неземном восторге старец
Пред иконой пал в то время,
И с души его скатилось
Жизни тягостное бремя.
И она ввысь полетела,
Прямо к Божьему Престолу.
На земле осталось тело,
Распростершееся долу.
А лампада все сияла
Нестерпимо ярким светом,
Словно в ней душа горела,
Как при жизни в теле этом.
Взяли иноки, с молитвой,
Недоступное для тленья
Тело старца из пещеры
В монастырь для погребенья.
И один смиренный инок
Эту жизнь и покаянье
Записал в часы досуга
Всем нам, грешным, в назиданье.